| |||
| |||
| Вес: 2 | Цена: 596 
| ||
Перевод: Повесть о Киране.
Текст[]
Под редакцией Вегепитикуса
Примечание библиотекаря:
…Записанные истории о Киране Барде делятся на три категории: Вудлендский цикл, «Замки и короли» и безымянный цикл непристойных историй (недавно утерянный в результате таинственной случайности). Кое-какие из них записаны собственной рукой барда, в то время как другие, бледное подобие оригиналов, остались только в сказках, которые рассказывают детям на ночь. Структура данного произведения служит прекрасным примером спиральной формы, предпочитаемой слушателями, которые сидят у очага длинными зимними ночами. Что же касается того, описывает ли оно реальные события, является аллегорией, или же просто фантазией, созданной, чтобы развлечь слушателей, пусть решает читатель.
I.
Киран шёл по дороге из Рена в Фаертри, когда почувствовал, что на него навалилась вызванная полуденной жарой усталость. Сапоги были ему тесны, и он решил сесть в тени ближайшего дуба (а дуб — любимое дерево бардов) и разуться. Этот конкретный дуб был древним и сучковатым, с крепкими ветвями, которые клонились к земле, а когда в ветвях гулял ветерок, то и касались её. Сидя в тени дуба, Киран наблюдал за резвящимися под тёплыми лучами солнца лесными жителями. И кроме шелеста листьев высоко над головой, единственными звуками были песни птиц и шорох крыльев бабочек.
«Какой безмятежный день, — подумал Киран, наблюдая за полётом бабочки. — Какой прекрасный день. Нет, правда, с тех пор, как барды начали рассказывать свои истории, был ли день прекрасней и безмятежней этого?»
Он глотнул из бурдюка и, достав из мешка лютню, прочистил горло и запел:
«Ах, в Рене девицы такие милашки… …Их груди — как дыни, как солнце — кудряшки…»
И только он успел сделать глубокий вздох, чтобы проорать ещё одну строку своей непристойной серенады, как тихий женский голос произнёс: «Добрый господин…»
С пылающим лицом он вскочил на ноги, в одних только носках.
— Кто здесь? — закричал он.
Тихий голосок повторил:
— Пожалуйста, господин, не будете ли вы так добры…
Киран огляделся, но не увидел никого, кто бы мог обращаться к нему.
— А ну-ка, — крикнул он, — покажись, или придётся тебе познакомиться с моим кинжалом. — Он безнадёжно попытался вспомнить, где же видел его в последний раз. — Друг ты или враг, ну-ка, выходи.
Тихий голос донёсся откуда-то сверху:
— Добрый господин, у тебя нет причин бояться меня, а я нуждаюсь в помощи. Найдётся ли в твоём сердце капелька сострадания ко мне?
Он посмотрел наверх, но увидел только гнездо маленькой малиновки на третьей снизу ветке. Быстро взобравшись наверх, он обнаружил в гнезде малиновку с тремя маленькими птенцами, широко развевавшими рты.
— Любезная госпожа малиновка, — спросил он, — не ты ли разговаривала со мной?
— Добрый господин, — ответила она, — я повредила крыло, и пройдёт, по меньшей мере, день, прежде чем я смогу летать. Если моих детей поскорее не накормить, они умрут. Не были бы вы так добры, чтобы принести обильной, сочной еды? Не могли бы вы найти для моих деток гусеницу, дождевого червя или личинку жука?
Ну, у Кирана было доброе сердце, и не в его правилах было игнорировать мольбу, подобную этой, и потому он пошёл в лес. Осматривая листья тутового дерева, он вскоре обнаружил маленькую зелёную гусеницу. Она показалась ему прекрасной едой для маленьких птенчиков малиновки.
Стащив её с листа, который она обгрызала, он уж намеревался поспешить обратно к дубу, когда услышал тоненький голосок. Он раскрыл ладонь, и гусеница взглянула на него своими большими коричневыми глазами, расширившимися от страха.
— Добрый господин, — сказала она, — неужели ты убьёшь меня столь бездумно?
Киран в замешательстве почесал затылок, а гусеница продолжила:
— Когда ты отдыхал в прохладной тени дуба, не порадовала ли тебя красота моих родителей, танцующих перед тобой в ярких лучах солнца? Я тоже скоро изменюсь. Неужели ты лишишь своих потомков удовольствия наблюдать за моим танцем? А если я не выживу, и у меня не будет детей, как же твои собственные дети смогут ощутить такую же радость? Пожалуйста, господин, разве дождевой червь меньше понравится птенцам малиновки, чем я?
Киран посмотрел в глаза гусеницы и понял, что он не сможет скормить её птенцам. Он осторожно положил её под родное тутовое деревце и продолжил свои поиски.
Неподалёку от стремительного ручейка Киран нашёл плоский камень, подняв который, он обнаружил сочного дождевого червя, который нежился в прохладной сырой земле. «Ага, — подумал он. — Он такой же замечательный, какой могла бы быть гусеница, и, похоже, более подходящая еда для птенцов».
Едва он вытащил дождевого червя из прохладной глины (в которую тот яростно попытался зарыться), как услышал голос, настолько слабый, что, может быть, он ему послышался: «Добрый господин…». Нет, определённо, он его слышит! И Киран посмотрел на свою ладонь.
Червь продолжал:
— Я просто ничтожное создание, это правда, но могу я изложить имеющиеся у меня соображения?
Киран в отчаянии возвёл глаза к небу, а червь приподнялся и тут же ухватился за выпавший ему шанс:
— Я не низкородный червь, как другие, которых вы можете во множестве здесь найти. Нет, я принц дождевых червей. Я происхожу из древнего рода. Мои предки рыли землю ещё в те времена, когда из располагавшихся здесь повсюду чёрных ям извергался огонь. Я правлю миллионами себе подобных. Если бы не мои верные соратники, вы бы, добрый господин, уже были бы по уши в листьях, древесных стволах и гниющих останках. Я хочу предложить вам сделку. Если вы отпустите меня, а взамен возьмёте для птенцов жалкую личинку, я отправлю целый клан дождевых червей, чтобы они до конца ваших дней содержали в чистоте пядь земли впереди вас, и чтобы там не было вони. — Дождевой червь с надеждой посмотрел на Кирана (одновременно прикидывая, далеко ли до земли). — Что ты скажешь, добрый господин?
Терпение Кирана начало истощаться, но, оценив по достоинству предложение дождевого червя, он решил, что личинка и на самом деле будет вкусным лакомством для маленьких птенчиков. Он вернул дождевого червя в его влажный рай и осторожно придавил сверху плоским камнем. И, к его неописуемой радости, некоторое время спустя, на лесной поляне, под большим обломком брошенной лодки, Киран случайно обнаружил то, что искал: толстую белую личинку, которая позволит птенцам вырасти замечательными певунами. Он извлёк её из убежища и пустился в обратный путь. Действительно, прекрасный день.
II.
Неподалёку, в величественном Троубридже, жил король Каладан со своей прелестной дочерью Инлеей. Старик души не чаял в принцессе, и она была самой большой драгоценностью его маленького королевства. Он взирал на неё со слепой гордостью любящего отца, а она, со своей стороны, только лишь грелась и расцветала под щедрым теплом его любви.
Сейчас Троубридж спокойное местечко, где привычны грохот тележных колёс да вопли уличных торговцев, но так было далеко не всегда. Тремя годами ранее на западной границе (с Картаном) возник конфликт. Ничего серьёзного, пограничный спор, но король уговорил чародея по имени Лозиард наняться к нему на службу и помочь в разрешении этого конфликта. В Троубридже Лозиарда никто не знал, сам же он сидел во дворце, покидая его и возвращаясь обратно, когда ему вздумается. Когда же победу одержал Троубридж (почти без потерь в живой силе), по такому случаю было организовано весёлое празднество, которое продолжалось несколько недель.
Время шло, а Лозиард оставался. Король, не желая показаться неблагодарной свиньёй, ничего не говорил, но чувствовал себя в присутствии чародея всё более и более неуютно, и он жаждал его скорейшего отъезда.
На двадцатилетие Инлеи король Каладан решил устроить празднование по всему королевству. Втайне от своих подданных, он намеревался объявить о том, что он отрекается от трона и передаёт корону своей прекрасной дочери. Из одной только вежливости, ничего более, он предложил чародею Лозиарду помочь ему составить достойную речь.
Лозиард был в бешенстве. Он метался по своим покоям, его чёрные брови сошлись в одну линию, от одного его вида молоко у коров скисло бы.
— Почему, — вопил он, — этот старый фигляр так несправедливо обошёлся со мной? Если бы не мои умения, то победа в этом пограничном споре, а может быть, и само королевство, были бы потеряны. Я заслуживаю большего. Я заслуживаю короны. Отдать её этой своей разряженной, жеманной доченьке, которая не думает ни о чём, кроме своих капризов — пощёчина, более оскорбительная, чем перчатка, брошенная в лицо. Но я добьюсь справедливости. Я им покажу, всем им покажу, что такое истинное могущество.
Вслед за тем Лозиард начал свои приготовления.
Празднование дня рождения принцессы началось летним утром. Все горожане и жители окрестных ферм собрались перед дворцом в ожидании начала праздника. На каждой крыше развевалось по вымпелу. Скрипачи пиликали, а танцоры танцевали. Пекари испекли по такому случаю чудесные сласти. Этот день должны были запомнить надолго.
Ровно в полдень король Каладан и принцесса Инлея, сопровождаемые приветственными криками жителей королевства, появились на главном балконе.
— Любезные граждане Троубриджа, — начал король. — Мы всего лишь крошечное королевство, но мы — процветающее королевство, не так ли?
Из стоящей внизу толпы послышались одобрительные выкрики (по большей части).
Ободрённый, Каладан продолжил:
— Но теперь я стал стар. Пришёл день, когда о нуждах и заботах королевства сможет лучше позаботиться молодая кровь. Мои подданные… Мои верные подданные и друзья… С почтением… и гордостью… и величайшими надеждами… я передаю своё королевство и корону моей любимой дочери. Всё это я отдаю тебе (длинная пауза), Инлея.
Когда площадь разразилась аплодисментами, Каладан сделал величественный и широкий жест, стараясь, чтобы он был эффектным и в то же время выразил переполнявшую его гордость. Внезапно из его мантии послышалось отчётливое «чпок», и палец его указал на… пустое место рядом с ним. Что это было? Куда она исчезла? Там, где несколькими мгновениями ранее была Инлея, теперь не было ничего, кроме пустоты.
— Э… Инлея…? — неуверенно позвал Каладан. Но ответа не было. Тишина опустилась на парк и двор. Люди боязливо поглядывали друг на друга.
А старый Лозиард в восторге потирал руки. Он танцевал. Он поздравлял себя, непрестанно смеясь. «Как чудно… — кричал он. — Какой же я изумительно великолепный чародей». Так как, конечно же, он избавился от Инлеи раз и навсегда. Одним ударом, искусным и коварным, он удалил из дворца пустое создание. Ничто более не преграждало ему путь к тому, чего он так желал.
Ну, магия — штука коварная. Как и все прочие силы в мире, она должна находиться в равновесии. Так же неизменно, как то, что день уравновешивает ночь, а зима — лето, так и добрая магия должна уравновешивать злую. Чтобы горе не затопило мир, на каждое заклинание, калечащее или уничтожающее что-либо, должно быть что-то равно доброе или милосердное. На каждого чёрного чародея должен быть белый. На каждое боевое заклинание уничтожения должно быть заклинание исцеления. Помните об этом… если все, кто занимается магией, использовали бы только заклинания исцеления или защиты, тёмные, ужасные силы нарастали бы до тех пор, пока хаос и разрушение не вырвались бы на волю и обрушились на нас, обрекая на гибель. Таким образом, заклинания исцеления могут быть разрушены оскорблением, а самые худшие заклинания разрушает милосердие.
Зная все это, Лозиард хорошо продумал свою месть. Чтобы уж навсегда избавиться от Инлеи (не убивая её сразу же), он должен составить заклинание настолько хитрое, чтобы никакое доброе дело не смогло его разрушить. Однажды поздним вечером, вытаскивая из своей длинной бороды вшей, он внезапно рассмеялся. Он превратит её во что-нибудь… отвратительное.
«Я превращу её в лягушку, — он рассмеялся, затем нахмурился. — Нет… уже было. Теперь люди этого ожидают и шляются повсюду, как безмозглые идиоты, разыскивая лягушек в надежде получить королевский выкуп и зацеловывают их до смерти».
И вот ему в голову пришла блестящая мысль. «Я превращу её в жука, насекомое, ЧЕРВЯ… — он чуть не подавился вином. — Ох. Просто идеально… Я превращу её во что-нибудь настолько тошнотворное, что она проведёт остаток своей маленькой жучьей жизни в ужасе перед перспективой быть раздавленной первым же, кто её увидит». Он визгливо засмеялся, его кольца нестройно позвякивали, складки жира тряслись, а брызги вина веером вылетели у него из носа. «Ох, это же совершенно очаровательно…»
Так он и сделал. Пока король Каладан и его подданные чесали затылки в смущении, никто не заметил маленькую толстую белую личинку, которая шлёпнулась на булыжники под главным балконом и немедленно свернулась в комочек, блестящий и трепещущий.
III.
Инлея была в ужасе. Что случилось? Ну, она видела достаточно магии Лозиарда, чтобы понять, что именно случилось. Но почему? Почему он так поступил с ней? Но ей не дали возможности спокойно обдумать этот вопрос. Большая чёрная охотничья собака, в сотни раз больше её, подбежала к булыжникам, на которых лежала Инлея, и почти уж слизнула её своим огромным языком. Откуда-то Инлея нашла в себе силы перекатится в сторону и спрятаться в щель между камнями. Огромный жадный собачий язык последовал за ней, неумолимый и алчущий ураган горячего зловонного дыхания надвинулся на неё. Но как раз в тот момент, когда этот язык уже почти слизнул её в ожидающее добычу брюхо, хозяин собаки дёрнул за цепь и потащил чудовище домой.
Безусловно, было правдой то, что Инлея в своей человеческой жизни потакала своим капризам и не стремилась прилагать усилия или проявлять находчивость в достижении чего бы то ни было, но это просто потому, что у неё не было в этом необходимости. В последующие дни она обнаружила в себе бездну и того, и другого. После происшествия с гончей она решила, что должна уйти подальше от людей и собак. И кроме того, она знала, кто обедает личинками. Она спала, укрывшись под листьями, в тех местах, где бы никто не догадался искать личинок.
Но даже так дни Инлеи были наполнены ужасными приключениями. Днём в небе кружили ястребы, а ночью — совы. Медведь, дерущий ствол упавшего дерева, сотнями пожирал ничем не отличающихся от Инлеи личинок, а она, парализованная страхом, наблюдала за этим, притаившись под близлежащим валуном. Маленький ручеёк теперь казался огромным, стремительно несущимся яростным потоком, через который нужно было с величайшим риском переправиться в ореховой скорлупке. Инлея выдержала это испытание, как и многие другие, и выдержала их с честью.
На десятый день этой её жизни грубый сапог отшвырнул обломок лодки, под которым она пряталась от солнечных лучей. Ослепнув от внезапного света, она услышала высоко сверху восклицание. Затем, прежде чем она смогла отреагировать, с неба опустились два пальца, вытащили её и положили в огромный кулак.
Десять дней назад Инлею бы парализовало от страха. Но то было десять дней назад. Её мысли понеслись вскачь. «Кто, в конце концов, этот неуклюжий идиот? — подумала она. — И что, ради всех богов, ему нужно от личинки древесного жука? По крайней мере, он не раздавил меня на месте. Это обнадёживает, правда? Он наверняка появился здесь, чтобы спасти меня».
Она дёргалась и извивалась в кулаке, пока не смогла увидеть его лицо, высоко над ней, сквозь дыру между двух пальцев. «Фу. Борода. Уж если меня должен кто-то спасти, то почему бы не прекрасный молодой принц?» Но тут ей пришло в голову, что она так говорит по старой привычке. «Интересно, кто из этих щеголеватых мальчиков смог бы пережить эти десять дней?» Она засмеялась, вспомнив о них. «Мало кто, ставлю всё, что угодно. Те, которые немедленно не свалились и не умерли, уже бы хныкали и просились к маме». Она снова посмотрела на Кирана. «Ну,.. может, он выглядел бы получше, если бы я не пялилась прямо в его ноздри. Ох. Почему бы ему не обращаться со мной поосторожнее?»
И тут Инлее пришло в голову, что если бы этот неотёсанный болван действительно собирался её спасти, он бы, наверное, сказал ей что-нибудь.
«Ой-ой». Сердце Инлеи бешено заколотилось, и она начала яростно извиваться, представляя себе самую худшую из возможных смертей. «Он, наверное, идёт на рыбалку».
В нынешнем своём положении Инлея могла очень немногое, но она могла плеваться. И она плевалась. В количествах, невообразимых для такой маленькой личинки. Она плевалась, и плевалась, и плевалась, пока её крохотный ротик не пересох настолько, что уже не способен был выделить даже каплю слюны. Она ворочалась в руке Кирана и думала: «Это действует…»
IV.
Кирану на самом деле было противно. Плохо было уже то, что он вынужден был прикоснуться к покрытой слизью твари, но теперь она начала что-то там выделять и вертеться. В конце концов, почти уже добравшись до дуба малиновки, он почувствовал, что больше уже не в силах это выдерживать. Он остановился и стал рассматривать существо, которое держал в руке. Белое, толстое и блестящее, оно, по правде говоря, вызывало отвращение. Однако несчастная тварь была явно в ужасе. Она уставилась на него тем, что по его представлениям было малюсенькими глазками личинки, безмолвно умоляя. Киран вспомнил о гусенице и дождевом черве, и его сердце не выдержало. Глубоко и покорно вздохнув, он отыскал прелестный чистый корень и положил на него личинку.
Вот тогда-то заклинание Лозиарда и рухнуло.
Невозможно было удивиться сильнее, чем удивилась Инлея, обнаружив, что она снова выросла до своих прежних размеров, исключая, разве что Кирана, который едва не умер от страха. Он едва успел перевести дыхание, когда к Инлее уже вернулась способность соображать. Наставив на него указательный палец, она приказала ему не говорить ни ЕДИНОГО слова и выхватила у него плащ, в который тут же и завернулась. Затем, сверкая яростным взглядом и собрав всё своё достоинство, какое только смогла наскрести, она направилась в сторону Троубриджа, оставив Кирана стоять с раскрытым ртом и смотреть вслед её удаляющейся фигуре.
Инлея понимала, что она не может вот так запросто пойти в город и сразиться с Лозиардом. Да он, едва её увидит, просто наложит на неё ещё какие-нибудь чары. Поэтому, переодевшись пастухом, она отыскала на болотах заброшенный дом и начала составлять свой собственный план. Что случилось дальше — достойная внимания история. Но она для другого вечера. Вернее, это история, рассказывать которую придётся много вечеров, промывая просохшее горло хорошим кувшином эля.
А что же малютки-птенчики? Кирану ничего не оставалось, как взобраться на дерево и вытащить из своего мешка последний кусок жирной баранины. Разорвав его на мелкие волокна, он отдал его благодарной матери-малиновке, которая накормила мясом своё семейство.
Спустившись на землю, Киран вначале посмотрел в сторону Фаертри, куда он шёл до этого, а затем, ухмыляясь, отправился вслед за удивившей его юной барышней, которой он хотел задать очень много вопросов.
— Кто знает, — крикнул он малиновке и её семейству, — вдруг это судьба. И, кроме того, мне нужен мой плащ.
И чуть позже, вечером, можно было услышать его голос где-то на дороге к Троубриджу:
«В Троубридже девицы такие милашки… …Их груди — как дыни, как солнце — кудряшки…»